Рядом с пяткой маркиза в землю воткнулась стрела.
— Боевая тревога! Атака туземцев!
Забрало шлема — на лицо. Коммуникатор — в режим общей связи. Прицел «Универсала» — в ИК-диапазон. Полоснуть лучом по зарослям, откуда прилетела стрела. Где маркиз? Белый Страус, похоже, имел опыт поведения в стычках такого рода: шустро перебирая руками, маркиз отползал под защиту дерева. В спальнике, с ногой в лубке, выпиравшей из-под утепленной материи, Ван дер Меер казался насекомым, которое спешит вылупиться из кокона.
— Занять круговую оборону. — В голосе Крысы, звучавшем из наушников, чувствовалось напряжение. — Центр — загон с ботвой. Держать позиции. Плотный огонь на подавление…
Марк хорошо понимал, что значит: «на подавление». Не дать противнику высунуться, сделать прицельный выстрел. Не позволить сократить дистанцию, сойтись в рукопашной. Давить огнем, выжигая все, что шевелится. «Универсалы» либурнариев пластами нарезали тьму джунглей справа и слева. Черный шоколад ночи, струйки огненного крема. Прицелы слепли, мигали, с трудом восстанавливая видимость. В окуляре мелькали сполохи ядовитой зелени. Марк бил по ним, не жалея батареи, выжигая сектор перед собой. Тлеющие обрубки веток и лиан, срезанных лучом, плясали сияющими фейерверками, вынуждая щуриться. Из глаз текли слезы. Проклятье, он никого не видит! Все полыхает и кружится. В этой свистопляске целая армия подберется незамеченной!
Словно в подтверждение, по шлему чиркнула стрела. Другая ударила в грудь, отскочив от армированной ткани ЛБК — легкобронированного комбинезона. Не «черепаха», но стрелу, хвала космосу, держит. В ответ Марк полоснул зигзагом, задирая ствол выше обычного. Раздался отчаянный вопль, зеленая клякса рухнула откуда-то сверху, на лету разваливаясь надвое, превращаясь в две неравные кляксы.
Вопль послужил сигналом. Джунгли взорвались оглушительным боевым кличем.
— Стрелки на деревьях! — заорал Марк в уником.
С колена он завалил двух-трех ломбеджийцев, скачущих по веткам не хуже обезьян. Пучки тростниковых стрел туземцы держали в зубах. Легкие куцые луки совершенно не мешали воздушной акробатике. Пак, старина Пак смотрелся бы среди ночных сорвиголов как родной. Перекатившись, Марк сменил позицию. Рядом упала — нет, приземлилась очередная клякса, обретая человеческие очертания.
…Копье.
В рост человека, с широким листом наконечника.
Копье Марк видел смутно — в ИК-спектре оно не излучало. Зато туземца он видел прекрасно. Тело откликнулось само: вбок и навстречу, как на тренировке, пропуская выпад мимо себя. «Универсал» повис на ремне, когда Марк обеими руками перехватил древко. Каблук армейского ботинка впечатался дикарю в живот, швырнув хрипящего врага в груду листьев. Марк выдернул копье из ослабевшей хватки, перевернул его наконечником вперед. С неожиданной легкостью острие пробило тощее извивающееся тело насквозь, пригвоздив к земле. Казалось, был убит не человек, а странная змея.
Второго копьеносца он застрелил в упор, с трех шагов.
Тьма мерцала, ворочалась. Из нее выламывались все новые кляксы. Марк повел стволом и услышал тонкий писк. «Универсал» сигнализировал, что батарея иссякла. Перезаряжать было некогда, а умирать — нельзя. Акварра, вспомнил он. Поселок на дне. Океан только и ждет, когда рухнет силовой купол.
«Alles!» — щелкнул кнут.
— Они хотели их освободить? — спросит Марк позже.
Маркиз печально улыбнется:
— Они хотели их съесть.
— Сородичей? — усомнится Марк. — Это ведь их сородичи!
— Еда, — ответит маркиз.
Из новостей гиперканала «Гладиус»:
«…Те наши слушатели, кто с волнением следил за трагедией бурового поселка на Акварре, могут вздохнуть с облегчением. Жизни четырехсот двадцати трех человек, оказавшихся в ловушке на дне океана, ничто не угрожает. Энергоснабжение поселка восстановлено полностью, силовой купол обеспечен питанием в штатном режиме. Возобновлены буровые работы на всех скважинах. Сенатом Помпилии рассматривается вопрос о снятии карантина. Как сообщил корреспонденту „Гладиуса“ источник в министерстве энергетики…»
...
СОНЕТ ТРАГИКА
Пора, мой друг. Разъехались кареты,
Унылый дождь висит на проводах,
Под башмаками — стылая вода,
И кончились, как назло, сигареты.
Пора, пора. В финале оперетты
И ты и я сплясали хоть куда.
А знаешь, мне завистник передал,
Что у тебя несвежие манжеты,
И фрак мой — с нафталиновым душком,
И оба мы потрепаны и лысы,
Два сапога, две театральных крысы.
Смеешься? Ах, брат-комик, в горле ком,
А ты смеешься. Кто мы? Пыль кулисы
Да рампы свет… Ну что ж, пойдем пешком.
«Сонет трагика» я нашел много позже, чем услышал «Сонет комика» от Донни Фуцельбаума. Собственно, тогда я понял две вещи. Первое: почему Донни никогда не пел песню на эти стихи. Я измучился, представляя, как бы он мог это сделать, и пришел к выводу: никак. Не получилось бы. И второе: случается, мы сперва находим финал, а уже потом начало.
Не скажу, что это откровение сильно облегчило мне жизнь. Но вскоре я понял еще кое-что. Разница между комиком и трагиком не в артистах, а в зрителе. С тех пор я сплю спокойно.
— Честь имею! Нам надо поговорить.
Полковник Тумидус шагнул к «Скарабею». Он чувствовал себя неуверенно, как голый на званом приеме. С утра ему хотелось надеть форму — хотелось до одури, аж скулы сводило. Мундир, фуражка, пояс с кобурой — увы, пустой. Орденские планки. Он сохранил все это. Иногда доставал, раскладывал на кровати, смотрел, хмурился. И прятал обратно в шкаф, не надевая. Вот и сегодня Тумидус обошелся строгим летним костюмом. Он понимал, что ищет одежду, хоть в чем-то напоминающую военную форму, знал за собой такую слабость и мучился этим.