Волчонок - Страница 40

Лучше бы меня убили, подумал Марк.

Он не знал, что подобные операции проводятся на четвертом курсе в обязательном порядке, после первых «офицерских» инъекций. И никто из офицеров не позволит себе рассказать курсанту заранее, что его ждет. Стыд — великий стимул. Но злорадство — величайший.

Если меня, то и других — тоже.

Кроме того, однажды и нас пригласят в «туристы».

КОНТРАПУНКТ.

МАРК КАЙ ТУМИДУС ПО ПРОЗВИЩУ КНУТ

(Четыре года тому назад)

...

Природа смеха — единственное, что непостижимо во Вселенной.

Господин X хохочет, видя старушку, упавшую в лужу. Господин Y всплескивает руками и кидается на помощь. Вечером господин Y смеется над проделками Мистера Колено из шоу Барри Робустера. Господин X угрюм и раздражителен: Мистер Колено выводит его из себя. Выключив опостылевший визор, господин X читает «Вверх по эскалатору» и периодически улыбается тонким шуткам лорда Априори, главного героя романа.

И господин X, и господин Y смеются, когда их щекочут.

Мы кричим: «За что?» — когда приходит беда. Спрашиваем: «Почему я?» — когда судьба поворачивается задом. Возмущаемся: «Что за бред?» — оказываясь перед выбором. Все эти вопросы риторические, они не требуют ответа. Ответа требует один-единственный вопрос: «Почему я смеюсь?» И как следствие: «Почему не смеешься ты?»

Задайте этот вопрос.

Если у мира есть создатель, он рассмеется вам в лицо.

— Ее звали Настасьей Егоровной, — говорит дед.

— Кого? — не понимает Марк. — Медведицу?

— Нет, дрессировщицу. Если с фамилией, то Настасья Егоровна Рябушинская. У них на Сечене в смысле имен полный швах. Пока запомнишь, мозги сломаешь. А медведицу звали просто Машкой.

— Ну и что?

— Ничего. Работали близнецами: Настасья Егоровна и Машка. Обе в сарафанах, на головах — кокошники. Бусы, серьги, вязаные шали. Настасья Егоровна была женщиной видной, фактурной. Любить — не перелюбить. Но рядом с Машкой… Ты когда-нибудь видел самку кодьяка?

— Нет.

— Тебе повезло, парень. На задних лапах — метра три, честное слово. Триста килограммов любезности. Говорят, медведи-кодьяки плохо поддаются дрессуре. Ну, не знаю. Машка была чудом. Главное, не давать ей лизаться…

Марк злится.

Дед говорит не о том.

Два месяца назад сенат Великой Помпилии принял решение лишить гард-легата Тумидуса, Маркова дядю, расового статуса. В семье Тумидусов ждали, что триумвират диктаторов — вершина исполнительной власти — наложит вето на решение сената. Ничего подобного: триумвират одобрил единогласно. Отец Марка принял это как катастрофу. Подписал отречение от брата. Заставил маму подписать тоже. Взял месячный отпуск: ему было стыдно показываться на работе. Стыдно за брата-изменника. Марк устроил отцу скандал. Отрекаться от дяди отказался наотрез. Кричал, что Помпилия еще поймет, кого лишила статуса. Еще на коленках приползет… Отец дал Марку пощечину. Марк взъярился и улетел к деду. Второй день он ждал, что дед вступится за сына, наказанного по ошибке. Сын все-таки. Старший. Герой, боевой офицер. Первопроходец-коллант. Гордость семьи — не позор, а гордость!

А дед болтает о какой-то медведице…

— И вот приходит Настасье Егоровне приглашение. Не куда-нибудь, а в Раменглоу, к его святейшеству патриарху Олоферну. Выступать надо на площади Святого Глио, перед собором Тысячи Лиц. Патриарх намерен смотреть на Машкины фокусы с балкона. Гонорар предложили — о-го-го! Прилетела Настасья Егоровна в Раменглоу, поселилась в отеле, ждет. Машке отдельный номер забронировали, с ионным душем…

Марк жалеет, что Пака нет. Карлик всегда умел поднять ему настроение. Уж Пак точно бы навел деда на правильный, нужный разговор. Но коротышка-акробат умотал принимать лошадь. Время от времени дед брал лошадей на выездку и дрессуру. Дедова школа славилась у цирковых, недостатка в заказах не было.

Марк садится на перила, как делал Пак.

Он зол как тысяча чертей.

— За день до представления являются в отель телохранители его святейшества…

Дед не смотрит на внука. Он чинит шамберьер. В телескопической рукояти бича разболтались фиксаторы. И крепежное кольцо ходит ходуном. Пальцы деда работают сами по себе, ловко подхватывая то отвертку, то пассатижи; язык — сам по себе.

— Говорят: никакого оружия. Днями на патриарха было покушение, к счастью неудачное. Охрана теперь бдит. Никакого оружия, и даже безобидная палочка — ни-ни. Мало ли что у вас за палочка? Настасья Егоровна в слезы. Она этой палочкой Машке команды дает. Ткнула под пузо — Машка встала. Махнула налево — Машка кружится. Что ж теперь, рукой командовать? А если Машка заартачится?

История увлекает Марка. Он представляет огромную медведицу на площади. Ясное дело, без намордника. С неподстриженными когтями. И что прикажете делать, если чудо-Машка пойдет вразнос?

— Ладно, слезами горю не поможешь. Вышли они на площадь. Патриарх с балкона улыбается. В центре — помост. Поднялась Настасья Егоровна по лесенке, Машку за шкирку вытащила. Толпа вокруг — тысяч двадцать. Гул, рев; Машка перепугалась. Поднялась на дыбы, рычит. Вот-вот деру даст. А палочки нет. Волшебной, значит, палочки… Был у Настасьи Егоровны платочек. Взмахнула она платочком, мазнула концом дуре Машке по лбу…

Дед беззвучно смеется.

— Есть, парень, такая штука: гайка для болтов рельсовых стыков. На Сечене кое-где железные дороги сохранились, ну и пользуются. Тяжелая, зараза, скажу я тебе. Вот Настасья Егоровна и зашила одну гаечку в конец платка. Влепила она своим кистенем Машке — жизнь сразу и наладилась. Пляшет Машка, кружится, кланяется. Патриарх ладоши отбил, хлопая.